Артем не выдержал и фыркнул, и на него тут же устремилось несколько гневных взглядов, а брат Тимофей погрозил ему пальцем. – Первые люди, Адам и Ева, согрешили, намеренно нарушив закон Бога. Поэтому иегова изгнал их из рая, и рай был утерян. (Бытие 3:1 – 6) Но Иегова не забыл, для чего сотворил землю. Он обещал превратить ее в рай, в котором будут вечно жить люди. Как Бог исполнит свой замысел? – поинтересовался старец у самого себя.
Судя по затянувшейся паузе, сейчас должен был последовать ключевой момент, и Артем весь обратился в слух. – Прежде чем земля станет раем, должны быть удалены злые люди (Псалом 36:38) – зловеще произнес Иоанн. Нашим предкам было завещано, что очищение случится в Армагеддоне – Божьей войне по уничтожению зла. Затем Сатана будет скован на 1000 лет. Не будет никого, кто вредил бы земле. В живых останется только народ Бога! 1000 лет над землей будет править Царь Христос Иисус!
Старец обратил свой пылающий взор на ближние ряды присутствующих и медленно оглядел их. – Понимаете ли вы, что это значит? Понимаете ли вы, что это значит? Божья война по уничтожению зла уже закончена! То, что случилось с этой грешной землей – это и есть Армагеддон! Зло испепелено! Согласно предреченному, выживет только народ Бога. Мы, живущие в метро – и есть народ Божий! Мы выжили в Армагеддоне! Царство Божие грядет! Вскоре не будет ни старости, болезней, смерти! Больные избавятся от недугов, старые вновь станут молодыми! (Иов 32:35, Исаия 33:24) При Тысяселетнем Правлении Иисуса верные Богу люди превратят землю в рай, Бог воскресит к жизни миллионы умерших!
Артем вспомнился разговор Сухого с Хантером, о том, что уровень радиации на поверхности не упадет в течение по крайней мере 50 лет, о том, что человечество обречено, что грядут другие виды… Старец же не пояснял, как именно произойдет так, что поверхность земли превратится в цветущий рай, и хотя Артему хотелось спросить его, что за жуткие растения могут цвести в этом выжженном раю, и какие люди осмелятся подняться наверх, чтобы населить его, и были ли его родителями детьми Сатаны и за это ли погибли в войне по уничтожению зла, но он не сказал ничего из этого. Такая горечь и такое недоверие переполнили его, что глазам стало горячо и он со стыдом проследил влажный путь слезы вниз по щеке. Собравшись с силами, он произнес вслух только одно: – А скажите, что говорит Иегова, Бог наш истинный, о безголовых мутантах?
Вопрос повис в воздухе. Старейшина Иоанн не удостоил его даже взглядом, но стоявшие рядом с ним оглянулись на него испуганно и отчужденно, и вокруг него тут же образовалась пустота, такая же сфера отчуждения, словно он снова испускал зловоние. Брат Матфей взял его было за руку, но Артем с силой вырвался и расталкивая тесно толпившихся братьев, стал пробираться к выходу. Несколько раз ему пытались поставить подножку, однажды кто-то даже ударил кулаком в спину, и вслед несся возмущенный шепот.
Он выбрался из Зала Царства и пошел через столовую. Здесь теперь было много народу, все сидели за столами, перед ними стояли пустые алюминиевые миски, а посередине происходило что-то любопытное, и все глаза были устремлены туда. – Прежде чем мы приступим к трапезе, братия, – говорил худой невзрачный человек с кривым носом, – давайте послушаем маленького Давида и его историю, которая дополнит услышанную сегодня проповедь о насилии.
Он отошел в сторону, и его место занял пухлый курносый мальчик с зачесанными белесыми волосами. – Он был в ярости, и хотел меня поколотить, – начал Давид тем тоном, каким обычно дети рассказывают заученное наизусть стихотворение. – Наверное, просто потому, что я был маленького роста. Я попятился от него и закричал: «Стой! Подожди! Не бей меня! Я же тебе ничего не сделал. Чем я тебя обидел? Ты лучше расскажи, что случилось?» – и лицо Давида приняло отрепетированно-одухотворенное выражение. – И что же сказал тебе этот ужасный громила? – взволнованно вступил худой. – Оказалось, что кто-то украл его завтрак, и он просто выплеснул раздражение на первого встречного, – объяснил Давид, но в его голосе что-то заставляло усомниться в том, что он сам хорошо понимает смысл только что сказанного им. – И как ты поступил? – нагнетая напряжение, давил худой. – Я просто сказал ему: «Если ты меня побьешь, это не вернет тебе твой завтрак», и предложил ему вместе пойти к брату повару, чтобы рассказать ему о случившемся. Мы попросили для него еще один завтрак. Он пожал мне после этого руку и всегда был со мной дружелюбен. – Присутствует ли здесь обидевший маленького Давида? – внезапно спросил худой следовательским голосом.
Вверх тут же взметнулась рука, и какой-то крупный парень лет двадцати с глупым и злобным лицом начал пробираться к импровизированной сцене, чтобы рассказать, какое чудесное действие на него оказали слова маленького Давида. Ему это далось непросто, малыш был явно способнее в заучивании слов, смысла которых он не понимал. Когда представление закончилось, и маленького Давида и раскаявшегося громилу проводили одобрительными аплодисментами, худосочный тип снова заступил на их место и задушевно обратился к сидящим: – Да, кроткие слова обладают огромной силой! Как говорится в Притчах, «кроткая речь переламывает кость» (Притчи 25:15)! Мягкость и кротость – не есть слабость, о возлюбленные братья мои, за мягкостью скрывается огромная сила воли! И примеры из Святой Библии доказывают это! – и, найдя в замусоленной книжке нужную страницу, он воодушевленно принялся зачитывать какую-то историю.
Артем двинулся дальше, провожаемый удивленными взглядами, и наконец выбрался в первый вагон. Там его никто не задерживал, и он хотел было выйти на пути, но стражник Башни, добродушный и невозмутимый толстяк, приветствовавший радушно его при входе, перегородил теперь ему своей тушей путь, и нахмурив густые брови, спросил строго, имеет ли Артем разрешение на выход. Обойти его никак было нельзя, он заполнял собой весь проход, и оттолкнуть его тоже казалось невозможным. Загнанно озираясь по сторонам, Артем заметил хороший новый автомат с прикрученным изолентой запасным рожком, лежавший на машинистском пульте, и подумал о непротивлении злу насилием.
К счастью, тут поспел брат Тимофей, и любяще посмотрев на стражника, произнес: – Этот отрок может идти, мы никого здесь не удерживаем против его желания. И тот, очевидно, услышав для себя что-то новое, отступил в сторону. – Но позволь мне сопровождать тебя хоть недолго, о возлюбленный брат мой Артем, – пропел Брат Тимофей, и Артем, не в силах сопротивляться магии его голоса, кивнул головой. – Может, в первый раз тебе и показалось непривычным то, как мы здесь живем, – успокаивающе говорил Тимофей, – но теперь семя Божье заронено и в тебя, и видят глаза мои, что упало оно на благодатную почву. Хочу рассказать тебе только, как не следует тебе поступать теперь, когда Царство Божие близко, как никогда, чтобы не был ты отвергнут.Ты должен научиться ненавидеть зло, и избегать дел, которые Бог ненавидит: блуд, подразумевающий неверность, скотоложество, кровосмешение и гомосексуализм, азартные игры, ложь, воровство, приступы гнева, насилие, колдовство, спиритизм, пьянство, – скороговоркой перечислял брат Тимофей, беспокойно заглядывая Артему в глаза, – если ты любишь Бога и хочешь ему угождать, избавься от таких дел! Помощь тебе могут оказать зрелые друзья твои, – намекая, должно быть, на себя, прибавил он. – Чти имя Бога, проповедуй о Царстве Бога, не участвуй в делах этого злого мира, отрекись от людей, которые говорят тебе обратное, ибо Сатана глаголет их устами, – обезнадеженно уже бормотал он, но Артем не слышал ничего, он шел все быстрее, и брат Тимофей уже не поспевал за ним. – Скажи, где я смогу найти тебя в следующий раз? – запыхавшись, взывал он уже с приличного расстояния, почти невидимый.
Артем промолчал и перешел на бег, и тогда сзади, из темноты, донесся отчаянный вопль: – Верни балахон!!
Артем бежал вперед, спотыкаясь, не видя перед собой ничего, несколько раз он сильно упал, разодрав о бетонный пол ладони и ссадив колени, но останавливаться было нельзя, слишком хорошо и отчетливо ему виделся черный автомат на пульте, и сейчас он уже не так верил в то, что братья предпочтут кроткое слово насилию, если смогут догнать его.
Он был еще на шаг ближе к своей цели, он совсем уже недалеко находился от Полиса, он шел по той же линии, и оставалось пройти только две станции. Главное, идти вперед, не сворачивая ни на шаг с пути, и тогда… Неужели, не может быть…
Он вышел на Серпуховскую и, не задерживаясь на ней ни секунды, сверив только направление, снова нырнул в черную дыру впереди.
Но здесь с ним что-то случилось.
Забытое уже чувство страха туннеля словно рухнуло на него сверху, прижав к земле, вдавив обмякшие ноги в гравий, мешая идти, думать, дышать. Ему казалось, что теперь у него появилась привычка, что после всех его странствий оно теперь оставит его и не посмеет больше ему досаждать. Он не чувствовал ни страха, ни тревоги, когда шел от Китай-Города к Пушкинской, ни когда ехал от Тверской к Павелецкой, даже когда он совсем один шагал от Павелецкой к Добрынинской. И вот оно вернулось.
С каждым шагом вперед это угнетало, давило его все больше, хотелось немедленно развернуться и броситься, сломя голову, на станцию, где был хоть какой-то свет, где были люди, где спину не щекотало постоянное ощущение чьего-то злобного и пристального взгляда.
Он слишком много общался с людьми и от этого перестал чувствовать то, что нахлынуло на него тогда, при выходе с Алексеевской – что метро – это не просто некогда сооруженное транспортное предприятие, не просто атомное бомбоубежище, не просто обиталище нескольких десятков тысяч человек. Что в него кто-то вдохнул собственную, загадочную, ни с чем не сравнимую жизнь, что оно обладает неким непривычным и непонятным человеку разумом и чуждым ему сознанием.
Это ощущение было таким четким и ярким в эту минуту, что Артем подумал, что страх туннеля – это просто враждебность этого огромного существа, ошибочно принимаемого людьми за свое последнее пристанище, к мелким созданиям, копошащимся в его теле. Оно не хотело сейчас, чтобы Артем шел вперед, оно противопоставило его стремлению добраться во что бы то ни стало до конца своего пути, до Цели, свою волю, древнюю, могучую, и его сопротивление нарастало с каждым пройденным метром.
Он шел все так же, в кромешной темноте, и от этого словно выпав из пространства и из течения времени, он не видел собственных рук, даже если подносил их к самому лицу, и ему чудилось, что его тело отныне перестало существовать, он будто не ступал по туннелю, а чистой субстанцией разума парил в неизвестном измерении.
Он не видел уходящих назад стен, и от этого казалось, что он стоит на месте, и не продвигается вперед ни на шаг, что цель его пути так же недостижима, как и пять, и десять минут назад. Да, ноги перебирали шпалы, и это могло свидетельствовать о том, что он перемещается в пространстве. С другой стороны, сигнал, оповещавший его мозг о каждой новой шпале, на которую ступала, осязая ее, нога, был таким однотипным, будто записанным однажды и теперь бесконечно проигрывавшимся. Это тоже заставляло усомниться в реальности движения. Приближается ли он, двигаясь? Вспомнилось внезапно во всех деталях явившееся ему видение, которое давало казавшийся спасительным ответ на мучивший его вопрос.
Он тряхнул головой, выкидывая из нее эти глупые, никчемные, парализующие мышцы и рассудок мысли, но они словно выпустили распорки, только укрепились от этого проявления слабости в его голове, и мешали все сильнее. И тогда, то ли от страха из-за того неведомого, злого, враждебного, что собиралось, сгущалось за его спиной, то ли чтобы доказать себе, что он все-таки перемещается, движется, он метнулся вперед с утроенной силой. В темноте это было действительно трудно, но ноги приноровились, и он бежал, бежал, пока вдруг где-то впереди и чуть сбоку не засиял красноватый свет костра.
Это было непередаваемое облегчение – знать, что он находится в реальном мире, и рядом с ним есть настоящие люди, неважно, как они настроены по отношению к нему, пусть это будут убийцы, воры, сектанты, революционеры, не имеет значения, главное, что это были подобные ему создания из плоти и крови. Он ни на секунду не сомневался, что у них он сможет найти убежище и укрыться от незримого огромного существа, что хотело задушить его; или, может, от собственного взбесившегося разума?
Перед ним предстала настолько странная картина, что он не мог с уверенностью сказать, вернулся ли он в действительность, или скитается все еще по закоулкам собственного сознания.
На станции Полянка, а это могла быть только она, горел всего один костер, несильный, наверное, но больше никаких источников света здесь не было, и поэтому он казался ярче, чем электрические лампы на Павелецкой. У костра сидели два человека, один спиной, другой лицом к нему, но ни один из них не заметил и не услышал Артема, они словно были отделены от него невидимой стеной, изолировавшей их от внешнего мира.
Вся станция, сколько ее видно было в свете костра, была завалена невообразимым разнообразным хламом, можно было различить очертания сломанных велосипедов, автомобильных покрышек, остатками мебели и какой-то аппаратуры, высилась гора макулатуры, из которой сидящие время от времени брали стопку газет, или книгу, и подбрасывали в костер. Прямо перед огнем стоял на подстилке чей-то белый гипсовый бюст, а рядом с ним уютно свернулась кошка. Больше здесь не было ни одной души.
Один из сидящих что-то неспеша рассказывал другому. Приблизившись, Артем начал разбирать: – Вот ведь муссируют слухи про Университет… Совершенно ошибочные, между прочим. Это все отголоски древних мифов о Подземном Городе в Раменках. Тот, что был частью Метро-2. Но, конечно, нельзя ничего с полной уверенностью отрицать. Здесь вообще ничего нельзя говорить с полной уверенностью. Империя мифов и легенд. Метро-2 было бы, конечно, главным, золотым мифом, если бы о нем знало больше людей. Взять хотя бы веру в Невидимых Наблюдателей!
Артем подошел к ним совсем близко, когда, что сидел к нему спиной, сообщил своему собеседнику: – Там кто-то есть. – Конечно, – покивал головой второй. – Можешь присесть с нами, – сказал первый, обращаясь к Артему, но не поворачивая к нему своей головы. – Все равно дальше сейчас нельзя. – Почему? – забеспокоился Артем. – Там что, кто-нибудь есть, в этом туннеле? – Ну разумеется, никого. Кто туда сунется? Туда ведь сейчас нельзя, я же говорю. Так что садись, – терпеливо пояснил сидящий спиной. – Спасибо, – Артем сделал несмелый шаг вперед и сел напротив бюста.
Обоим было лет за сорок, один – седеющий, в квадратных очках, второй – светловолосый, худой, с небольшой бородкой, одеты оба были в старые ватники, подозрительно несоответствовавшие их лицам. Они курили, вдыхая дым через тонкий шланг из похожего на кальян приспособления, от которого шел кружащий голову аромат. – Как зовут? – поинтересовался светлый. – Артем, – механически ответил он, занятый изучением этих странных людей. – Артем его зовут, – передал светлый второму. – Ну это-то понятно, – откликнулся тот. – Я – Евгений Дмитриевич. А это – Сергей Андреевич, – представился светловолосый. – Может, не стоит так официально? – усомнился Сергей Андреевич. – Нет, Сереж, раз уж мы с тобой дожили до этого возраста, надо пользоваться. Статус там и все такое, – возразил Евгений Дмитриевич. – Ну и что дальше? – спросил тогда Сергей Андреевич у Артема.
Вопрос прозвучал очень странно, словно он требовал продолжения, хотя никакого начала не было, и Артема это сильно озадачило. – Ну, Артем и Артем, но это еще ничего не значит. Где живешь, куда идешь, во что веришь, во что не веришь, кто виноват, и что делать? – объяснил мысль Сергея Андреевича светловолосый. – Как это тогда, помнишь? – сказал вдруг непонятно к чему Сергей Андреевич. – Да-да! – засмеялся Евгений Дмитриевич. – На ВДНХ живу… жил раньше, во всяком случае, – нехотя начал Артем. – Как это… Кто положил сапог на пульт управления? – усмехнулся светловолосый. – Да! Нет больше никакой Америки! – ухмыльнулся Сергей Андреевич, снимая очки и разглядывая их напросвет.
Артем опасливо посмотрел на них еще раз. Может, надо просто уйти отсюда, пока не поздно? Но то, о чем они говорили, прежде чем заметили его, удерживало его у этого костра. – А что вы говорили про Метро-2? Вы простите, я подслушал немного, – признался он застенчиво. – Хочешь приобщиться к главной легенде метро? – покровительственно улыбнулся Сергей Андреевич. – Что именно тебя беспокоит? – Но вот вы про какой-то подземный город говорили, и про каких-то наблюдателей… – Ну вообще Метро-2 – это убежище советских богов на время Рагнарека, если силы зла одержат верх… – уставясь в потолок и пуская дым колечками, неспеша начал Евгений Дмитриевич. – Легенды гласят, что под городом, мертвое тело которого лежит там, наверху, было построено еще одно метро, для избранных. То, что ты видишь вокруг себя – метро для стада. То, о котором говорят легенды – для пастухов и их псов. В начале начал, когда пастухи не утратили еще власти над стадом, они правили оттуда, но потом их сила иссякла, и овцы разбрелись. Только одни врата соединяли эти два мира, и, если верить преданиям, они находились там, где теперь карта рассечена пополам кровавым рубцом – на Сокольнической ветке, где-то за Спортивной. Потом – происходит нечто, отчего выход в Метро-2 закрывается навеки. Живущие здесь утрачивают всякие знания о том, что происходит там, и само существование Метро-2 становится чем-то мифическим и нереальным. Но, – он поднял палец вверх, – несмотря на то, что выхода в Метро-2 больше нет, на самом деле это вовсе не означает, что оно само перестало существовать. Напротив. Оно вокруг нас. Его туннели оплетают перегоны нашего метро, а его станции находятся, может, всего в нескольких шагах за стенами наших станций. Эти два сооружения неразделимы, они – как кровеносная система и лимфатические сосуды одного организма. И те, кто верят, что пастухи не могли бросить свое стадо на произвол судьбы, говорят, что они присутствуют неощутимо в нашей жизни, направляют нас, следят за каждым нашим шагом, но никак не проявляют себя при этом и не дают о себе знать. Это и есть вера в Невидимых Наблюдателей.
Кошка, свернувшаяся калачиком рядом с закоптившимся бюстом, подняла голову и открыв громадные лучисто-зеленые глаза, посмотрела на него неожиданно ясно и осмысленно, ее взгляд не имел ничего общего со взглядом животного, и Артем не смог бы сейчас поручиться, что ее глазами его сейчас не изучает внимательно кто-то другой. Но стоило кошке зевнуть, вытянув розовый острый язычок, и, уткнувшись мордочкой в свою подстилку, погрузиться в дремоту, как наваждение рассеялось. – Но почему они не хотят, чтобы люди знали о них? – вспомнил Артем свой вопрос. – На это есть две причины. Во-первых, овцы грешны тем, что отвергли своих пастухов в минуту их слабости. Во-вторых, за то время, когда Метро-2 оказалось отрезанным от нашего мира, развитие пастухов шло иначе, нежели наше, и теперь они являют собой не людей, а существ высшего порядка, чья логика нам непонятна и мысли неподвластны. Неизвестно, что задумано ими для нашего метро, но в их силах изменить все, они могут вернуть нас в утраченный прекрасный мир, потому что они снова обрели свое былое могущество. Но оттого, что мы взбунтовались против них однажды и предали их, они не участвуют больше в нашей судьбе. Однако, они присутствуют повсюду и им ведом каждый вздох, каждый шаг, каждый удар, – все, что происходит в метро. Пока они просто наблюдают. И только когда мы искупим свой чудовищный грех, они обратят свой благосклонный взор на нас и протянут нам руку. Тогда начнется возрождение. Так говорят те, кто верит в Невидимых Наблюдателей, – и он замолчал, вдыхая ароматный дым. – Но как люди могут искупить свою вину? – спросил Артем. – Это неизвестно никому, кроме самих Невидимых Наблюдателей. Людям этого не понять, потому что они не разумеют ни логику, ни промысел Наблюдателей. – Но тогда выходит, что люди не смогут искупить свой грех перед ними никогда? – недоумевал Артем. – Тебя это расстраивает? – пожал плечами Евгений Дмитриевич и выпустил еще два больших красивых кольца, так что одно из них проскользнуло сквозь второе.
Повисла тишина, сначала легкая и прозрачная, но постепенно загустевающая и делающаяся все громче и ощутимей. Артем ощутил нарастающую потребность разбить ее чем угодно, любой ничего не значащей фразой, даже и пустым бесмысленным звуком. – А вы откуда? – придумал он. – Я раньше жил на Смоленской, недалеко от метро, минут пять, – ответил Евгений Дмитриевич, и Артем пораженно уставился на него: как же это он жил недалеко от метро? Недалеко от станции, он имел ввиду, в туннеле, наверное? – Надо было через чебуречные палатки идти, мы там пиво иногда покупали, а рядом с этими палатками все время проститутки стояли, у них там был… э… штаб, – продолжил Евгений Дмитриевич, и Артем начал догадываться, что речь идет о древнем времени, о том, что было еще до. – Да… Я вот тоже недалеко оттуда, на Калининском, в высотке, – сказал Сергей Андреевич. – Кто-то мне говорил лет пять назад, знакомый сталкер ему рассказывал, он там в Дом Книги забирался, что от этих высоток теперь одна труха осталась… Так вот Дом Книги стоит, и книги даже лежат нетронутые, представляешь? А от высоток пыль только да блоки бетонные. Странно. – А как тогда было вообще жить? – поинтересовался Артем.
Он любил задавать этот вопрос старикам, и послушать потом, как они, бросив все дела, с удовольствием принимаются вспоминать, как же это было тогда. Их глаза затягивались мечтательной поволокой, голос начинал звучать совсем по-другому, и лица будто молодели на десятки лет. И пусть те картины, которые вставали перед их мысленным взором ни в чем не походили на образы, рисовавшиеся Артему во время их рассказов, все равно это было очень увлекательно. – Ну, видишь ли, было очень хорошо. Мы тогда…э…зажигали, – затягиваясь, ответил Евгений Дмитриевич.
Здесь Артему точно представилось не то, что имел ввиду светловолосый, и второй, видя его замешательство, поспешно разъяснил: – Веселились, хорошо проводили время. – Да, именно это я имел ввиду. Хорошо зажигали, – подтвердил Евгений Дмитриевич. – У меня был зеленый «Москвич-2141», я на него всю зарплату спускал, ну, музыку там сделать, потом масло поменять, однажды сдуру даже карбюратор спортивный поставил, – он явно перенесся душой в те сладкие времена, когда можно было запросто взять и поставить спортивный карбюратор, и на лице его появилось то самое мечтательное выражение, которое Артем так любил, жаль только, что из сказанного было так мало понятно. – Вряд ли он знает даже, что такое «Москвич», не говоря уже о карбюраторах, – оборвал сладкие воспоминания Сергей Андреевич. – Как это не знает? – худой уперся гневным взглядом в Артема. Артем принялся рассматривать потолок, собираясь с мыслями. – А почему это вы здесь книги жжете? – перешел он в контрнаступление. – Прочитали уже, – ответил Евгений Дмитриевич. – В книжках правды нет! – назидательно добавил Сергей Андреевич. – А вот что это на тебе за наряд? Ты, часом, не сектант? – нанес ответный удар Евгений Дмитриевич. – Нет, нет, что вы, – поспешил оправдаться Артем. – Но они меня подобрали, помогли, когда мне очень плохо было, – в общих чертах описал он свое состояние, не уточняя, как именно и насколько ему было плохо. – Да-да, именно так они и работают. Узнаю почерк. Сирые и убогие…э… или что-то в этом духе, – закивал Евгений Дмитриевич. – Но знаете, я у них был на собрании – они там очень странные вещи говорят, я постоял, послушал, но долго не выдержал. Например, что главное злодеяние Сатаны – в том, что он захотел себе тоже славы и поклонения… Я думал раньше, что там все намного серьезней. А тут просто ревность, оказывается. Неужели мир – так прост, и весь крутится вокруг того, что кто-то делит славу и поклонников? – Мир не так прост, – успокаивающе заверил его Сергей Андреевич, забирая кальян у светловолосого и делая вдох. – И еще кое-что… Вот они там говорят, что главные качества Бога – это милосердие, доброта, готовность прощать, что он – Бог любви, и что он всемогущ. Но при этом за первое же ослушание человека изгоняют из рая и делают смертным. Потом несчетное количество людей умирает, не страшно, и под конец Бог посылает своего сына, чтобы тот спас людей. При этом тот погибает сам, страшной смертью, я и раньше слышал, он перед смертью взывал к Богу, спрашивал, почему он его оставил. И все это для чего? Для того, чтобы тот своей кровью искупил грех первого человека, которого Бог сам же и наказал, и люди вернулись в рай и вновь обрели бессмертие. Какая-то бессмысленная возня, ведь можно просто не наказывать так строго всех их за то, что они не даже делали. Или отменить наказание за сроком давности, но зачем жертвовать любимым якобы сыном да еще и предавать его? Где здесь любовь, где здесь готовность прощать, и где здесь всемогущество? – Примитивно и грубовато изложено, но в общих чертах верно, – передавая кальян товарищу, отозвался Сергей Андреевич о страстной Артемовой речи. – Вот что я могу сказать по этому поводу, – набирая в легкие дым и блаженно улыбаясь, Евгений Дмитриевич прервался на минуту, а потом продолжил, – так вот, если их бог и имеет какие-то качества, или там отличительные свойства – это уж точно не любовь, не справедливость, и не всепрощение. Судя по тому, что творилось на земле с момента ее…эээ… сотворения, богу свойственна только одна любовь – он любит разнообразные интересные истории. Сначала устроит заваруху, а потом смотрит, что из этого выйдет. Если пресно выходит – перцу добавит. Так что прав был старик Шекспир: весь мир – театр, вот только вовсе не тот, на который он намекал. А этот их бог просто любит интересные истории, – заключил он. – Только с сегодняшнего утра ты уже успел наговорить на несколько столетий горения в аду, – заметил Сергей Андреевич. – Значит, тебе всегда там будет с кем поболтать, – и Евгений Дмитриевич передал кальян обратно. – С другой стороны, сколько полезных и интересных знакомств там можно завязать, – словно взвешивая, сказал тот. – Например, среди высшей иерархии католической церкви… – Да, они-то уж точно. Но если уж строго говорить, то и наши…
Оба они явно не очень верили в то, что за все сказанное сейчас придется когда-то расплачиваться. Но сказанные Евгением Дмитриевичем слова о том, что происходящее с человечеством – просто интересная история, навело Артема каким-то образом на другую мысль.
– Я вот довольно много разных книг читал, – сказал он, – и меня всегда удивляло, что там все не как в жизни. Ну, понимаете, там события выстраиваются в линию, и все друг с другом связано, одно из другого вытекает, и ничего просто так не происходит. Но ведь на самом-то деле все совершенно по-другому! Ведь жизнь – она просто наполнена бессвязными событиями, они происходят с нами в случайном порядке, и нет такого, чтобы все шло в логической последовательности. Или вот еще – книги, например, заканчиваются в том месте, где обрывается логическая цепочка. То есть, есть начало – развитие – потом пик – и конец. – Кульминация, а не пик, – поправил его Сергей Андреевич, со скучающим видом выслушивающий Артемовы наблюдения.
Евгений Дмитриевич тоже не проявлял особого интереса к его высказываниям, он подвинул к себе курительное устройство и, втянув ароматный дым, задержал дыхание. – Хорошо, кульминация, – слегка обескураженно продолжил Артем. – Но в жизни-то все не так, логическая цепочка, во-первых, может не прийти к своему концу, а во-вторых, если она и придет, то на этом ничего не заканчивается. – Ты имеешь ввиду, что жизнь не имеет сюжета? – помог ему сформулировать Сергей Андреевич.
Артем задумался на минуту, и потом кивнул. – А в судьбу ты веришь? – склонив голову на бок, и изучающе оглядывая Артема, спросил Сергей Андреевич, а Евгений Дмитриевич заинтересованно оторвался от – Нет, – решительно отрезал Артем. – Нет никакой судьбы. Просто случайные события, которые с нами происходят, а мы потом уже сами придумываем. – Зря, зря… – разочарованно вздохнул Сергей Андреевич, смотря на Артема строго поверх своих очков. – Вот я тебе предложу сейчас маленькую теорию, а ты сам посмотри, подходит ли она к твоей жизни. Мне так кажется, что жизнь, конечно, пустая, и смысла в ней в целом нет, и нет судьбы, то есть такой определенной, явной, так чтобы родился – и все, уже знаешь: моя судьба – быть там, космонавтом, или, скажем балериной, или погибнуть во младенчестве, хотя это, конечно, хуже. Нет, не так. Когда живешь сквозь отведенное время… как бы это объяснить… Может случиться, что происходит с тобой какое-то событие, которое заставляет тебя совершать определенные поступки и принимать определенные решения, причем у тебя есть свободный выбор – хочешь, сделай так, хочешь, этак. Но если ты примешь правильное решение, то дальнейшие вещи, которые с тобой будут происходить – это уже будут не просто случайные, как ты выражаешься, события… Они будут обусловлены тем выбором, который ты сделал. Я не имею ввиду, что если ты решил жить на Красной Линии до того, как она стала красной, тебе оттуда уже никуда не деться, и вещи с тобой будут происходить соответствующие, я говорю о более тонких материях. Но в-общем, если ты опять встал на перепутье и опять принял нужное решение, потом перед тобой встанет выбор, который тебе уже не покажется случайным, если ты, конечно, догадаешься и сумеешь осмыслить его. И твоя жизнь перестанет постепенно быть просто набором случайностей, она превратится… в сюжет, что ли, все будет соединено некими логическими, не обязательно прямыми связями, и вот это и будет твоя судьба. На определенной стадии, если ты достаточно далеко зашел по своей стезе, твоя жизнь настолько превращается в сюжет, что с тобой начинают происходить странные, необъяснимые с точки зрения голого рационализма или твоей теории случайных событий вещи. Но зато они будут очень хорошо вписываться в логику сюжетной линии, в которую теперь превратилась твоя жизнь. То есть судьбы просто так не бывает, к ней надо прийти, и если события в твоей жизни соберутся и начнут выстраиваться в сюжет, тогда тебя может забросить в такие дали… Самое интересное, что сам человек может и не подозревать, что с ним это происходит, или представлять себе происходящее в корне неверно, пытаться систематизировать события в соответствии со своим мировоззрением. Но у судьбы – своя логика.
И эта странная теория, показавшаяся Артему вначале полной абракадаброй, вдруг заставила его посмотреть под другим углом на все то, что случилось с ним с самого начала, когда он согласился на предложение Хантера дойти до Полиса.
Теперь все его приключения, все его странствия, до этого видевшиеся ему скорее как безуспешные, отчаянные попытки мотылька пробиться к сияющей лампочке, к которой он стремился отовсюду, куда бы его не забрасывало, к которой его тянуло, как к магниту, хотя он и сам уже почти не осознавал, зачем ему это надо, представали перед ним в ином свете, казались ему сложно организованной системой, словно образуя вычурную, но продуманную конструкцию.
Ведь если считать это согласие первым шагом по стезе, как назвал ее Сергей Андреевич, то все последующие события – и экспедиция на Рижскую, и то, что на Рижской к нему сам подошел Бурбон, и Артем не отшатнулся от него – следующий шаг, и то, что Хан вышел Артему навстречу, хотя вполне мог остаться на Сухаревской, а он тогда остался бы в туннеле, навсегда. Но это еще можно было объяснить и по-другому, во всяком случае, сам Хан называл совсе иные причины своих действий. Потом он попадает в плен к фашистам, на Тверскую, его должны повесить, но по маловероятному стечению обстоятельств интернациональная бригада решает нанести удар по Тверской именно в этот день. Ударь они на день раньше, на день позже – смерть была бы неминуема, но тогда прервался бы его поход.
Могло ли так быть в действительности, что упорство, с которым он продолжал свой путь, влияло на дальнейшие события? Неужели та решимость, злость, отчаяние, которые побуждали его делать каждый следующий шаг, могли неизвестным образом формировать действительность, сплетая из беспорядочного набора происшествий, чьих-то поступков и мыслей – стройную систему, как сказал Сергей Андреевич, превращая обычную жизнь в сюжет?
На первый взгляд, ничего такого произойти не могло. Но если задуматься… Как иначе объяснить тогда то, что он встретил Марка, который предложил ему единственный возможный способ проникнуть на территорию Ганзы, и главное, самое главное, то, что пока он мирился со своей долей, расчищая нужники, судьба, казалось, отвернулась от него, но когда он не пытаясь даже осмыслить своих действий пошел напролом – случилось невозможное, и охранник, который был просто обязан стоять на своем посту, куда-то исчез, и не было даже никакой погони? Значит, когда он вернулся с уходящей вбок кривой тропки на свою стезю, поступил в соответствии с сюжетной линией своей жизни, на той стадии, где он находился сейчас, это смогло вызвать уже серьезные искажения реальности, исправив ее так, чтобы эта линия могла беспрепятственно развиваться дальше?…
Тогда это должно означать, что отступись он от своей цели, сойди со своей стези – как судьба тут же отвернется от него, ее призрачный щит, оберегающий сейчас Артема от гибели, тотчас рассыпется на куски, тонкая линия, по которой он осторожно ступает, оборвется, и он останется один на один с бушующей действительностью, взбешенной его дерзким посягательством на свою хаотическую сущность… Может, тот, кто попробовал обуздать ее однажды, у кого хватило храбрости продолжить это уже после того, как зловещие тучи начали сгущаться над его головой, не может просто так сойти с пути? Или же ему это сойдет с рук, но с этих пор его жизнь превратится в нечто абсолютно заурядное, серое, в ней больше не случится никогда ничего необычного, волшебного, необъяснимого, потому что сюжет будет оборван, а на герое поставят крест?
Значит ли это, что он не просто не имеет права, но уже не может теперь отступить со своего пути? Вот она, судьба? Судьба, в которую он не верил, и не верил только потому, что не умел воспринять правильно происходившее с ним, не умел прочесть знаки, стоящие вдоль его пути, и продолжал наивно считать уходящий к далеким горизонтам проложенный специально для него тракт – путаным переплетением заброшенных тропинок, ведущих в разных направлениях?
Но если он ступал по своей стезе, если события его жизни образовывали стройный сюжет, обладавший властью над человеческой волей и рассудком, так что его враги слепли, а друзья прозревали, чтобы прийти вовремя ему на помощь, управлявший реальностью, так что непреложные законы вероятности послушно, словно пластилин, меняли свою форму под натиском растущей мощи невидимой длани, двигающей его по шахматной доске жизни, и подброшенная вверх монета могла бы теперь десятки раз подряд падать орлом вверх, будь это необходимо для продолжения его пути… Если это было действительно так, то отпадал сам собою тот вопрос, на который раньше оставалось только угрюмо молчать, стискивая зубы – вопрос «Зачем все это?». Теперь его мужество, с которым он признавался сам себе и упрямо твердил другим, что никакого провидения, никакого высшего замысла, никаких законов, никакой справедливости в мире нет, оказывалось ненужным, потому что замысел начинал угадываться, и этой идее уже не хотелось сопротивляться, она была слишком соблазнительна, чтобы отвернуться от нее с тем же твердолобым упорством, с которым отвергал он объяснения, предлагаемые религиями и идеологиями, о которых ему было известно.
И все вместе это означало только одно. – Я больше не могу здесь оставаться, – отчетливо произнес Артем и поднялся, чувствуя, как гудящей, неведомой прежде силой наполняются его мышцы. – Я больше не могу оставаться здесь, – повторил он еще раз, слушая собственный голос. – Мне надо идти. Я должен.
И, забыв все страхи, гнавшие его к этому костерку, он, не оборачиваясь больше ни разу назад, вернулся к краю платформы, спрыгнул на пути, и такое спокойствие, такая уверенность в том, что наконец-то он все делает правильно, охватили его, словно сбившись было с курса, он все же встал наконец на прямые блестящие рельсы своей судьбы. Шпалы, по которым он ступал, теперь будто сами уносились назад, не требуя от него никаких усилий за сделанные шаги. Через мгновение он полностью исчез во мгле.
– Красивая теория, правда? – затягиваясь, сказал Сергей Андреевич. – Можно подумать, ты в нее веришь…– ворчливо отозвался Евгений Дмитриевич, почесывая кошку за ухом.
Глава 12
ним Хантером, цель, к которой он шел упрямо и отчаянно, достигнута. Два, может, три километра по сухому и тихому перегону, и он на месте. В голове Артема царила почти такая же гулкая пустота, как в этом туннеле, и он больше не задавал себе вопросов. Еще сорок минут, и он на месте. Сорок минут, и его поход завершен.
Он даже не отдавал себе отчета в том, что шагает в кромешной темноте, ноги продолжали, не сбиваясь, отсчитывать шпалы, он словно забыл обо всех угрожавших ему опасностях, о том, что безоружен, у него нет ни документов, ни фонаря, ни оружия, что он наряжен в чудной сектантский балахон, о том, наконец, что он никогда еще ничего не слышал ни про этот туннель, ни про опасности, подстерегающие в нем путников.
Убежденность в том, что пока он иследует своей стезе, ему ничего не угрожает, занимала все место в его сознании. Куда подевался неизбежный, казалось, страх туннелей? Куда пропали усталость и неверие?
Все испортило эхо.
Из-за того, что в этом туннеле было так пусто, звуки шагов разлетались и назад и вперед, и, отраженные от стен, гремели, постепенно удаляясь и переходя в шелест, и за спиной, и впереди, и отзывались еще через такое время, что казалось, звуки издает не только Артем, а еще и кто-то другой.
Через некоторое время это ощущение стало настолько острым, что Артему захотелось остановиться и прислушаться – продолжает ли эхо шагов жить своей жизнью?
Несколько минут Артем продолжал бороться с искушением, сам не замечая, как его поступь становится все медленнее и тише, как он помимо своей воли прислушивается – сказывается ли это на громкости эха – пока не остановился совсем. Боясь глубоко вдохнуть, чтобы шум входящего в легкие воздуха не помешал ему различить малейшие шорохи вдали, он стоял так в кромешной тьме и ждал.
Тишина.
Теперь, когда он перестал продвигаться вперед, у него вдруг пропало ощущение реальности пространства. Пока он шел, то словно цеплялся за действительность подошвами своих сапог, и остановившись посреди чернильного мрака туннеля, он вдруг перестал понимать, где находится.
Показалось.
Но показалось ему еще и что, когда он наконец опять тронулся с места, еле слышное эхо далеких шагов долетело до ушей еще до того, как его собственная нога успела ступить на бетонный пол.
Сердце его забилось тяжелее. Но через мгновение он сумел убедить себя, что обращать внимание на все шорохи в туннелях глупо и бессмысленно. Некоторое время Артем старался не прислушиваться к эху вообще, потом, когда ему показалось, что теперь последний из затихающих отголосков словно приблизился к нему, он заткнул уши и продолжал идти вперед. Но и так на долго его не хватило.
Оторвав через пару минут ладони от ушей и продолжая шагать, он к своему ужасу услышал, что эхо его шагов (его?) впереди действительно звучит все громче, будто идя к нему навстречу. Но стоило ему замереть на месте, как звуки впереди тут же, запаздывая разве что на доли секунды, тоже затихали.
Этот туннель испытывал его, его способность противостоять страху, подумал Артем. Но он не сдастся. Он прошел уже слишком через многое, чтобы испугаться темноты и эха. Эха?
Оно приближалось, теперь в этом не оставалось никакого сомнения. В последний раз Артем остановился, когда призрачные шаги слышались уже метрах в двадцати. Это было так необъяснимо жутко, что, не выдержав, вытирая со лба холодную испарину, Артем, дав петуха, крикнул в пустоту: «Есть там кто-нибудь?»
Эхо послушно отозвалось пугающе близко, и своего голоса Артем не узнал. Дрожащие отголоски понеслись наперегонки вгубину туннелей, теряя звуки: «там кто-нибудь… о-нибудь… будь…», но никто на них так и не отозвался. И вдруг случилось невероятное: они стали возвращаться назад, повторяя его вопрос, в обратном порядке набирая оброненные слоги и становясь все громче, пока в тридцати шагах от него кто-то не повторил его вопрос испуганным голосом.
Этого Артем вынести не смог. Развернувшись, он бросился назад, сначала стараясь идти не слишком быстро, а потом и вовсе позабыв о том, что нельзя давать страху поблажек, и спотыкаясь, побежал. Но уже через несколько минут он понял, что теперь отзвуки шагов слышатся на том же расстоянии в двадцать метров. Незримый преследователь не желал отпускать его. Задыхаясь, Артем бежал уже, не разбирая направления, и в конце концов, налетел на стену уходящего вбок туннеля.
Эхо немедленно стихло. Еще через пять минут он сумел собрать свою волю в кулак, подняться, и сделать шаг вперед. Это было верное направление. Покрываясь холодной испариной, Артем понял это из-за того, что с каждым пройденным метром звук шаркающих о бетон подошв становился все ближе, двигаясь ему навстречу. И только стучащая в ушах кровь чуть заглушала зловещий шорох. Каждый раз, когда Артем замирал на месте, останавливался в темноте и его преследователь – в том, что это не эхо, он теперь уже был совершенно уверен.
Так продолжалось, пока шаги не зазвучали на расстоянии вытянутой руки. И тогда Артем, крича и размахивая вслепую кулаками, бросился вперед, туда, где оно должно было находиться по его расчетам.
Ладони со свистом рассекли пустоту, и никто не пытался спрятаться от его ударов. Он тщетно рубил воздух, кричал, отпрыгивал, распахивал руки в стороны, пытаясь захватить невидимого в темноте противника. Пустота. Там никого не было. Но только он отдышался и сделал еще один шаг к Полису, как тяжелый шаркающий звук раздася уже прямо перед ним. Еще взмах рукой – и снова ничего. Артем почувствовал, что сходит с ума. До боли выкатив глаза, он пытался увидеть хоть-что нибудь, уши старались уловить близкое дыхание другого существа. Но там просто никого не было.
Простояв неподвижно несколько долгих секунд, Артем подумал, что, как бы не объяснялось это странное явление, опасности оно для него не представляет. Наверное, акустика. Приду домой, спрошу у отчима, сказал себе он, и когда он занес уже ногу, чтобы сделать еще шаг к своей цели, прямо в ухо ему кто-то шепнул негромко: «Жди. Тебе туда сейчас нельзя»
«Кто это? Кто здесь?» – тяжело дыша, скороговоркой бросил Артем. Но никто ему не отвечал. Вокруг него опять была густая пустота. Тогда он, вытерев пот со лба тыльной стороной ладони, заспешил в сторону Боровицкой. Призрачные стопы его преследователя с той же скоростью зашуршали в обратном направлении, постепенно стихая вдали, пока не канули в тишину насовсем. И только тогда Артем остановился. Он не знал, и не мог знать, что это было, он никогда не слышал ни о чем подобном ни от кого из своих друзей, и отчим не рассказывал ему о таком вечерами у костра. Но кто бы не шепнул ему в ухо приказание остановиться и подождать, теперь, когда Артем больше не боялся его, когда у него было время осознать и поразмыслить над произошедшим, звучал гипнотически убедительно.
Следующие двадцать минут он провел, сидя на рельсе, раскачиваясь, словно пьяный, из стороны в сторону, пытаясь побороть озноб, и вспоминая странный, не человеку принадлежавший голос, приказавший ему ждать. Дальше он двинулся только когда дрожь начала наконец проходить, а страшный шепот в его голове – сливаться с тихим свистом поднявшегося туннельного сквозняка.
Все оставшееся время он просто шагал вперед, стараясь ни о чем не думать, спотыкаясь иногда о лежащие на полу кабели, но это было самым страшным, что с ним произошло. Времени прошло, как ему показалось, немного, хотя он и не мог бы сказать, сколько, потому что в темноте минуты слиплись, когда он увидел впереди туннеля свет. Боровицкая.
Полис.
И тут же со станции послышался грубый окрик, грянули выстрелы, и Артем, отпрянув назад, спрятался в углублении в стене. Издалека неслись протяжные стоны раненых, брань, потом еще раз, усиленный туннелем, громыхнула автоматная очередь. Жди…
Из своего укрытия Артем отважился показаться только через добрую четверть часа после того, как со станции больше не доносилось ни звука. Подняв вверх руки, он медленно пошел на свет.
Это действительно был вход на платформу. Дозоров на Боровицкой не выставляли, видимо, надеясь на неприкосновенность Полиса. За пять метров до того места, где обрывались круглые своды туннеля, стояли цементные блоки пропускного пункта и лежало в луже крови распростертое тело. Когда Артем показался в поле зрения одетых в зеленую форму и фуражки пограничников, ему приказали подойти ближе и встать лицом к стене. Посмотрев на труп на земле, он немедленно повиновался.
Быстрый обыск, вопрос про паспорт, заломленные за спину руки, и, наконец, станция. Свет. Тот самый. Они говорили правду, они все говорили правду, и легенды не лгали. Свет был таким ярким, что Артему пришлось зажмуриться, чтобы не ослепнуть. Но он доставал его зрачки и сквозь веки, резал до боли, и только когда пограничники закрыли его глаза повязкой, глаза перестали саднить. Возвращение к той жизни, которой жили предыдущие поколения людей, оказалось болезненней, чем Артем мог себе представить.
Тряпку с глаз сняли только в караулке, похожей на все другие крошечной служебной комнате, облицованной растрескавшимся кафелем. Здесь было темно, только на крашеном охровой масляной краской деревянном столе мерцала в алюминиевой миске свеча. Собирая жидкий воск пальцем и наблюдая, как он остывает, начальник караула, грузный и небритый мужчина в зеленой военной рубашке с закатанными рукавами и галстуке на резинке, долго критически рассматривал Артема, прежде чем спросить: – Откуда пожаловали? Где паспорт? Что с глазом?
Артем решил, что изворачиваться смысла не имеет, и рассказал честно, что паспорт остался у фашистов, и глаз тоже чуть было не остался там же. Начальник это воспринял неожиданно благосклонно. – Знаем, как же. Вот, противоположный туннель выходит аккурат на Чеховскую. У нас там целая крепость выстроена. Пока не воюем, но добрые люди советуют держать ухо востро. Как говорится, ci vic pacem, para bellum, – подмигнул он Артему.
Последней фразы Артем не понял, но предпочел не переспрашивать. Его внимание привлекла татурировка на сгибе локтя начальника караула – изуродованная радиацией птица с двумя головами, распахнутыми крыльями и крючковатыми клювами. Она что-то ему смутно напомнила, но что, понять он не мог. А потом, когда тот обернулся к одному из солдат вполоборота, Артем увидел, что точно такой же знак, но в миниатюре, был вытатуирован на его левом виске. – И с чем вы к нам? – продолжал начальник. – Я ищу одного человека… Его зовут Мельник. Прозвище, наверное. У меня к нему важное сообщение.
Выражение лица у того мгновенно переменилось. Лениво-добродушная улыбка сползла с губ, и глаза удивленно блеснули в свете свечи. – Можете передать мне.
Артем замотал головой, и, извиняясь, принялся объяснять, что никак нельзя, что секретность, вы понимаете, поручение было – сторого-настрого никому не говорить, кроме самого этого Мельника.
Начальник изучающе осмотрел его еще раз, сделал знак одному из солдат, и тот подал ему черный пластмассовый телефонный аппарат, аккуратно отмотав прорезиненный телефонный шнур на нужную длину. Покрутив пальцем диск, он сказал в трубку: – Застава Бор-Север. Ивашов. Полковника Мельникова.
Пока он дожидался ответа, Артем успел отметить, что татуировка с птицей была и на висках у обоих солдат, находившихся в комнате. – Как представить? – осведомился начальник караула у Артема, прижав щекой буркнувшую телефонную трубку к плечу. – Скажите, от Хантера. Срочное сообщение.
Тот кивнул, и перекинувшись еще парой фраз с собеседником на другом конце провода, отсоединился. – Быть на Арбатской у начальника станции завтра в девять. Пока – свободен, – и махнув рукой тут же отступившему от дверного проема солдату, добавил, – вот, подожи-ка… Ты у нас, кажется, почетный гость и в первый раз… Держи, но с возвратом! – и он протянул Артему темные очки в облезлой металлической оправе.
Только завтра? Артема захлестнуло жгучее разочарование и обида. Ради этого он шел сюда, рискуя своей и чужими жизнями? Ради этого спешил, заставлял себя через боль переставлять ноги, даже когда сил в них уже не оставалось ни капли? И разве не срочное это было дело – сообщить обо всем, что знал этому чертову Мельнику, который не может найти для него свободной минуты?
Или Артем просто опоздал, и тому уже было все известно? А может, он уже знал нечто, о чем сам Артем еще и не догадывался? Может, он опоздал настолько, что вся его миссия потеряла смысл… – Только завтра? – не выдержал он. – Полковник сегодня на задании, вернется ранним утром, – пояснил Ивашов. – Иди-иди, заодно передохнешь, – и он выпроводил Артема из караулки.
Успокоившись, но все же затаив свою обиду, Артем нацепил очки на переносицу и подумал, что они ему очень кстати – заодно и синяка под глазом видно не будет. Стекла в них были царапаные и к тому же чуть искажали, но когда он, поблагодарив караульных, вышел на платформу, то понял, что без них ему было бы не обойтись. Свет от ртутных ламп был слишком ярок для него, да, впрочем, не он один не мог здесь открыть глаза – на станции многие прятали их за темными очками. Наверное, тоже нездешние, подумал он.
Видеть полностью освещенную станцию метро ему было странно. Здесь совсем не было теней. И на ВДНХ, и на всех других станциях и полустанках, где ему до сих пор пришлось побывать, источников света было немного, и они не могли вытянуть из мрака все видимое пространство, поэтому лишь выхватывали его куски, и всегда оставались части, куда не проникал ни один луч. Теней у каждого было несколько, одна – от свечи – блеклая и чахлая, другая – багровая – от аварийной лампы, третья – черная и резко очерченная – от электрического фонарика. Они мешались, наплывали друг на друга, на чужие тени, пластались по полу иногда на несколько метров, пугали, обманывали, заставляли догадываться и додумывать. А в Полисе беспощадное сияние ламп дневного света в Полисе испепелило все тени до одной.
Артем замер, восхищенно рассматривая Боровицкую. Она оставалась в поразительно хорошем состоянии. На мраморных стенах и беленом потолке не было и следа копоти, станция была убрана, а над потемневшим от времени бронзовым панно в конце платформы трудилась женщина в синей спецовке, усердно отскабливая барельеф губкой с чистящим раствором.
Жилые помещения здесь были устроены в арках. Только по две были оставлены с каждой стороны для прохода к путям, остальные, заложенные кирпичом с обеих сторон, превратились в настоящие апартаменты. В каждой был сделан дверной проем, и в некоторых даже стояли настоящие деревянные двери, и застекленное окно. Из одного из них доносилась музыка. Перед несколькими лежали половики, чтобы входящие могли вытереть ноги. Такое Артем видел впервые. От этих жилищ веяло таким уютом, таким спокойствием, что у него защемило сердце – перед глазами вдруг промелькнула какая-то картина из детства.
С той стороны, где должны были находиться гермоворота и эскалаторы, до потолка высилась грубая, но чрезвычайно прочная на вид стена из огромных цементных блоков, в середине которой находилась тяжелая чугунная дверь, запертая на массивный засов. Рядом размещались несколько зеленых военных палаток с нарисованными на них знаками вроде того, что был вытатуирован на висках у пограничников – двухглавая птица.
Там же стояла тележка с укрепленным на ней неизвестным оружием, которое выдавал только длинный ствол с раструбом на конце, чуть показывающийся из-под чехла. Рядом несли дежурство двое солдат в темно-зеленой форме, шлемах и бронежилетах.
Еще двое, но в фуражках с мутировавшими птицами на околышах, охраняли лестницы переходов на Арбатскую.
Посреди станции располагались крепкие деревянные столы со стульями, за которыми, оживленно беседуя, сидели люди в долгополых серых халатах из плотной ткани с карманами.
Подойдя к ним поближе, Артем с удивлением обнаружил, что на висках у тех тоже были татуировки – но не птица, а раскрытая книга на фоне нескольких вертикальных черточек, напоминавших колоннаду. Перехватив пристальный Артемов взгляд, один из сидевших за столом приветливо улыбнулся и спросил его: – Приезжий? Впервые у нас?
От слова «приезжий» Артема передернуло, но справившись с собой, он кивнул. Заговоривший с ним был ненамного его старше, и когда он встал, чтобы пожать Артему руку, выпростав свою узкую ладонь из широкого рукава халата, оказалось, что и роста они приблизительно одинакового. Только сложен был тот более хрупко.
Звали его нового знакомого Данилой. Про себя он рассказывать не спешил, и было видно, что с Артемом он решил заговорить, потому что любопытно было, что происходит за пределами Полиса, какие новости на Кольце, что слышно о фашистах и о красных…
Через полчаса они уже сидели дома у худого Данилы, в одной из ютящихся между арками «квартир», и пили горячий чай, в котором Артем без труда распознал их собственную продукцию. Из мебели в комнате был заваленный книгами стол, высокие, до потолка железные полки, тоже заставленные доверху толстыми томами, и кровать. С потолка свисала на проводе несильная, ватт на сорок, электрическая лампочка, освещавшая искусно сделаный рисунок огромного древнего храма, в котором Артем не сразу признал Библиотеку, стоявшую на поверхности над Полисом.
После того, как вопросы у хозяина закончились, пришел черед Артема. – А почему у вас тут у половины людей татуировки на голове? – поинтересовался он. – Ты что, про касты ничего не знаешь? – удивился Данила. – И про Совет Полиса тоже ничего не слышал?
Артем внезапно вспомнил, что кто-то (да нет же, как он мог забыть, это был тот старик, Михаил Порфирьевич, убитый фашистами) говорил ему, что в Полисе власть делят военные и библиотекари, потому что наверху раньше стояли здания Библиотеки и какой-то организации, связанной с обороной. – Слышал! – кивнул он. – Военные и библиотекари. Ты, значит, библиотекарь?
Данила глянул на него испуганно, побледнел и закашлялся. Потом, когда его кашель, наконец, успокоился, он тихо сказал: – Какой еще библиотекарь? Ты библиотекаря хоть живого видел? И не советую! Библиотекари сверху сидят… Видел, какие тут у нас укрепления установлены? Ты эти вещи не путай никогда. Я не библиотекарь, а хранитель. Еще браминами нас называют. – Что за название такое странное? – поднял брови Артем. – Понимаешь, у нас тут вроде кастовой системы. Как в древней Индии. Каста… Ну это как класс… Тебе красные не объясняли? Не важно. Каста жрецов, хранителей знаний – тех, кто собирает книги и работает с ними, – объяснял он, а Артем не переставал удивляться тому, что тот так старательно избегает слова «библиотекарь». – И каста воинов, которые занимаются защитой, обороной. На Индию очень похоже, там еще была каста торговцев и каста слуг. У нас это все тоже есть. Ну, мы между собой и называем это по-индийски. Жрецы – брамины, воины – кшатрии, купцы – вайшьи, слуги – шудры, – продолжал он. – Членом касты становишься раз и на всю жизнь. Есть особые обряды посвящения, особенно в кшатрии и брамины. В Индии это семейное было, родовое, а у нас сам выбираешь, когда тебе восемнадцать исполняется. У нас здесь, на Боровицкой, браминов и кшатрий поровну приблизительно. На Библиотеке – там больше наших, понятное дело. А на Арбатской – почти одни кшатрии, из-за Генштаба.
Услышав еще одно шипящее древнеиндийское слово, Артем тяжело вздохнул. Вряд ли ему удастся запомнить все эти мудреные названия с одного раза. Данила, однако, не обратил на это внимания, и продолжал рассказывать: – В Совет, понятное дело, входят только две касты – наша и кшатрий. Мы их вообще-то просто вояками зовем, – утешительно подмигнул он Артему. – А почему они себе птиц этих двухголовых татуируют? – вспомнил свой вопрос Артем. – У вас по крайней мере книги – с книгами все ясно. Но птицы? – Тотем у них такой, – пожал плечами брамин Данила. – Это, раньше, по-моему, был дух-покровитель войск радиационной защиты. Орел, кажется. Они ведь во что-то свое, странное верят. У нас, вообще говоря, между кастами особенно хороших отношений нет. Раньше даже враждовали.
Через штору стало видно, как на станции ослабили освещение. Наступала здешняя ночь. Артем засобирался: – А у вас здесь гостиницы есть, чтобы переночевать? А то у меня завтра в девять на Арбатской встреча, а остаться негде. – Хочешь – ночуй у меня, – пожал плечами Данила. – Я на пол лягу, мне не привыкать. Я как раз ужин готовить собирался. Оставайся, расскажешь, чего еще видел по дороге. А то я, знаешь, отсюда и не выбираюсь совсем. Завет хранителей не разрешает дальше одной станции уходить.
Подумав, Артем кивнул. В комнате было уютно и тепло, да и хозяин ее Артему понравился с самого начала. Что-то у них было общее. Через пятнадцать минут он уже чистил грибы, пока Данила нарезал ломтиками свинину.
– А ты Библиотеку видел хоть раз сам? – спросил Артем с набитым ртом через час, когда они ели уже тушеную свинину с грибами из алюминиевых солдатских мисок. – Ты про Великую Библиотеку? – строго уточнил тот. – Про ту, которая сверху… Она ведь все еще там? – указал вилкой в потолок Артем. – В Великую Библиотеку поднимаются только наши старейшины. И сталкеры, которые работают на браминов, – ответил Данила. – Это ведь они книги сверху приносят? Из Библиотеки? Из Великой Библиотеки, я имею ввиду, – поспешно поправился Артем, видя, что его хозяин опять нахмурился. – Они, но по поручению старейшин касты. Нам самим это не под силу, поэтому приходится использовать наемников, – нехотя объяснил брамин. – По Завету, это мы должны были бы делать – хранить знания и передавать их ищущим. Но чтобы передавать эти знания, их сначала надо добывать. А кто туда из наших посмеет сунется? – со вздохом поднял он глаза наверх. – Из-за радиации? – понимающе покивал Артем. – Из-за нее тоже. Но главное – из-за библиотекарей, – приглушенным голосом ответил Данила. – Но это разве не вы – библиотекари? Ну, или потомки библиотекарей? Мне так рассказывали, – еще раз попытался понять его Артем. – Знаешь что, давай об этом за столом не будем, – попросил его тот, – и вообще, пусть тебе кто-нибудь другой расскажет. Я не люблю об этом разговаривать.
Данила начал убирать со стола, а потом, на секунду задумавшись, отодвинул часть книг с полки в сторону, и между томами, стоявшими в заднем ряду, обнаружилась брешь, в которой поблескивала пузатая бутылка с самогоном. Среди посуды обнаружились и граненые стаканы.
Через некоторое время Артем, восхищенно оглядывавший полки, решил нарушить молчание. – Надо же, как их у тебя много, – сказал он про книги. – У нас на ВДНХ, наверное, во всей библиотеке столько не наберется. Я там уже все перечитал давно. К нам ведь редко когда хорошие приходят, разве что отчим принесет что-нибудь стоящее, а челноки все время дрянь разную тащат, детективы всякие, да там к тому же половину не понять. Я ведь еще и поэтому мечтал в Полис попасть, из-за Великой Библиотеки. Просто не могу себе представить, сколько их там наверху должно быть, если там ради них даже такую громадину построили, – и он кивнул на рисунок над столом.
Глаза у обоих уже заблестели. Данила, польщенный словами Артема, наклонился над столом, и веско проговорил: – Да ведь это никакого значения не имеет, все эти книги. И Великую Библиотеку не для них строили. И не их там хранят.
Артем удивленно посмотрел на него. Брамин открыл было рот, чтобы продолжить, но вдруг встал со стула, подошел к двери, приоткрыл ее и прислушался. Потом тихонько притворил ее обратно, сел на место и шепотом досказал: – Всю Великую Библиотеку строили для одной-единственной Книги. И лишь одна она там и спрятана. Остальные нужны только чтобы ее скрыть. Ее-то на самом деле и ищут. Ее и стерегут, – прибавил он, и его передернуло. – И что это за книга? – тоже понизив голос, спросил Артем. – Древний фолиант. На антрацитно-черных страницах золотыми буквами там вся История записана. До конца. – И зачем же ее ищут? – шепнул Артем. – Неужели не понимаешь? – покачал головой брамин. – До конца, до самого конца. А ведь до него еще не близко… И у кого есть это знание…
За занавеской мелькнула вдруг полупрозрачная тень, и Артем, хотя и смотрел в глаза Даниле, успел ее заметить, и дал ему знак. Оборвав рассказ на полуслове, тот вскочил с места и кинулся к двери. Артем кинулся за ним.
На платформе никого не было, и только из перехода доносились легкие удаляющиеся шаги. Охрана мирно спала на стульях по обе стороны от лестницы.
Когда они вернулись в комнату, Артем ждал, что брамин продолжит рассказ, но тот уже протрезвел и только хмуро мотал головой. – Нельзя нам это рассказывать, – отрезал он. – Это та часть Завета, что для посвященных. Спьяну проболтался, – он досадливо поморщился. – И не вздумай рассказывать кому-нибудь, что слышал это. Наша каста эту тайну как зеницу ока оберегает. Если кто услышит, что ты о Книге знаешь, не оберешься потом хлопот. И я с тобой заодно.
И тут Артем вдруг понял, отчего вспотели у него ладони в тот момент, когда брамин сказал ему про Книгу. Он вспомнил. – Их ведь несколько, этих книг? – замирая сердцем, спросил он. Данила настороженно заглянул ему в глаза. – Что ты имеешь ввиду? – Бойся истин, сокрытых в древних фолиантах… где слова тиснены золотом, и бумага аспидно-черная не тлеет, – повторил он слово в слово, а перед глазами у него маячило в мутном мареве пустое, ничего не выражающее лицо Бурбона, который механически выговаривал чужие и непонятные слова. Брамин пораженно уставился на него. – Откуда ты знаешь? – Откровение было. Там ведь не одна Книга… Что в других? – зачарованно глядя на рисунок Библиотеки, переспросил Артем. – Осталась только одна. Было три фолианта, – сдался наконец тот, – Прошлое, Настоящее и Будущее. Прошлое и Настоящее сгинули безвозвратно еще века назад. Остается последний, самый главный. – И где же он? – Затерян в Главном Книгохранилище. Там – больше сорока миллионов томов. Один из них – с виду совершенно обычная книга, в стандартном библиотечном переплете – и есть он. Чтобы узнать его, надо раскрыть и перелистать – по преданию, страницы у фолианта действительно черные. Но чтобы раскрыть и перелистать все книги в Большом Книгохранилище, придется потратить 70 лет жизни, без сна и отдыха. А люди там больше дня оставаться не могут, и потом, никто тебе не даст спокойно стоять и рассматривать все тома, которые там хранятся. И хватит об этом.
Он постелил себе на полу, зажег на столе свечу и выключил свет. Артем нехотя улегся. Отчего-то спать ему совсем не хотелось, хотя он и не мог вспомнить, когда ему удалось отдохнуть в последний раз. – Интересно, а Кремль видно, когда к Библиотеке поднимаешься? – сказал он в пустоту, потому что Данила уже начинал посапывать. – Конечно видно. Только на него смотреть нельзя. Затягивает, – пробормотал тот. – То есть как – затягивает?
Данила приподнялся на локте, и его недовольно наморщенное лицо попало в желтое пятно света. – Сталкеры говорят, что никогда нельзя на Кремль смотреть, когда выходишь. Особенно на звезды на башнях. Как глянешь – так глаз уже не оторвать. А если подольше посмотришь – туда затягивать начинает, даром что все ворота открытые стоят. Поэтому в Великую Библиотеку сталкеры поодиночке никогда не поднимаются. Если один случайно заглядится на Кремль – его другой сразу в чувство приведет. – А внутри Кремля что? – сглотнув, прошептал Артем. – Никто не знает, потому что туда только входят, а обратно никто еще не возвращался. Там на полке, если хочешь, книжка стоит, в ней есть интересная история про звезды и свастики, в том числе и про те, на кремлевских башнях, – он встал, нашарил на полке нужный том, открыл на нужной странице и залез обратно под одеяло.
Через пару минут Данила уже спал,а Артем, пододвинув свечу поближе, начал читать.
«…будучи самой малочисленной и невлиятельной из политических групп, боровшихся за влияние и власть в России после первой революции, большевики не рассматривались как серьезные соперники никем из противоборствующих сторон. Они не пользовались поддержкой крестьянства, и опирались лишь на немногочисленных сторонников в рядах рабочего класса и на флоте. Главных же союзников В.И.Ленину, который обучался алхимии и заклинаниям духов в закрытых швейцарских школах, удалось найти по другую сторону барьера между мирами. Именно в этот период всплывает впервые пентаграмма как символ коммунистического движения и Красной Армии.
Пентаграмма, как известно – это наиболее распространенный и доступный к созданию начинающими тип портала между мирами, допускающим в нашу реальность демонов. При этом создатель пентаграммы при умелом использовании ее устанавливает контроль над вызванным в наш мир демоном, который обязан служить ему. Обычно, чтобы лучше контролировать призванного существа, вокруг пентаграммы чертится защитная окружность, и демон не способен покинуть ее периметр.
Неизвестно, как именно удалось предводителям коммунистического движения добиться того, к чему стремились самые могущественные чернокнижники всех времен – к установлению связи с демонами-повелителями, которым подчинялись орды их более мелких собратьев. Специалисты убеждены, что сами повелители, почувствовав грядущие войны и самые страшные за всю историю человечества кровопролития, подошли ближе к грани между мирами и позвали тех, кто мог им позволить собрать жатву человеческих жизней. Взамен они обещали им поддержку и защиту.
История с финансированием большевистского руководства германской разведкой, разумеется, правдива, но было бы глупо и поверхностно считать, что именно благодаря зарубежным партнерам В.И.Ленину и его соратникам удалось склонить чашу весов в свою сторону. У будущего коммунистического вождя уже тогда были покровители неизмеримо более сильные и мудрые, чем чины из военной разведки кайзеровской Германии.
Детали его тайного соглашения с силами мрака, разумеется, недоступны современным исследователям. Однако результат их был налицо – уже через короткое время пентаграммы располагаются на знаменах, головных уборах солдат Красной Армии и на броне ее немногочисленной пока военной техники. Каждая из них открывала врата в наш мир демону-защитнику, который оберегал носителя пентаграммы от посягательств. Плату демоны получали, как водится, кровью. Только за XX век, по самым скромным подсчетам, в жертву были принесены около 30 миллионов жителей страны.
Договор с повелителями призванных сил очень скоро оправдывает себя, большевики захватывают и закрепляют власть, и хотя сам Ленин, выступавший первым связующим звеном между двумя мирами, не выдерживает и погибает всего 54 лет от роду, сожранный изнутри адским пламенем, последователи продолжают его дело без колебаний. Вскоре наступает демонизация всей страны: идущие в школу дети прикалывают на грудь первую пентаграмму (Мало кто знает, что изначально ритуал посвящения в октябрята предполагал прокалывание булавкой значка детской плоти, а вовсе не крепился на одежду. Таким образом демон октябрятской «звездочки» отведывал крови своего будущего хозяина, раз и навсегда вступая с ним в сакральную связь). Взрослея и становясь пионером, ребенок получал свою новую пентаграмму – на ней понимающим приоткрывалась часть сути Договора: тисненый золотом портрет Вождя там был охвачен пламенем, в котором тот сгинул. Таким образом подрастающему поколению напоминалось о подвиге его самопожертвования. Затем был Комсомол, и наконец, избранным была открыта дорога в жреческую касту – Коммунистическую партию.
Мириады призванных духов обороняли все и вся в Советском государстве: детей и взрослых, здания и технику, а сами демоны-повелители расположились в гигантских рубиновых пентаграммах на башнях кремля, добровольно согласившись на заточение во имя увеличения своего могущества. Именно отсюда расходились по всей бескрайней стране невидимые силовые линии, удерживающие ее от хаоса и развала, и подчиняющие ее жителей воле обитателей Кремля. В некотором смысле, весь Советский Союз превратился в одну гигантскую пентаграмму, защитной окружностью вокруг которой стала государственная граница»
Артем оторвался от страницы и огляделся вокруг. Свеча уже догорала и начинала коптить. Данила крепко спал, отвернувшись лицом к стене. Потянувшись, Артем вернулся к книге.
«Решающим испытанием для Советской власти стало столкновение с национал-социалистической Германией. Защищенные силами не менее древними и могущественными, чем Советский Союз, закованные в броню тевтонцы во второй раз за тысячелетие смогли пробиться в глубь нашей страны. На их знаменах на этот раз был начертан повернутый вспять символ солнца, света и процветания. Танки со пентаграммами на башнях и до сих пор, пятьдесят лет спустя после Победы продолжают свой вечный бой с танками, сталь которых несет на себе свастику – в музейных панорамах, на экранах телевизоров, на листиках в клеточку, вырванных из школьных тетрадей…»
Свеча мигнула в последний раз и погасла. Пора было ложиться.
Если повернуться к памятнику спиной, в просвет между полуразрушенными домами было видно небольшой кусок высокой стены и силуэты остроконечных башен. Но поворачиваться и смотреть на них было нельзя, это Артему ясно объяснили. Да и двери со ступенями без присмотра оставлять было тоже запрещено, потому что если что – необходимо срочно бить сигнал тревоги, а заглядишься – и все, сам пропадешь, и другие пострадают.
Поэтому Артем стоял на месте, хотя обернуться назад так и подмывало, и рассматривал пока монумент, основание которого заросло мхом. Это был сидевший в глубоком кресле мрачный старик, опершийся на локоть. Из выщербленных бронзовых зрачков на грудь капало что-то медленное и густое, от чего казалось, что памятник плачет.
Долго смотреть на это было невыносимо. Поэтому он обошел статую вокруг и внимательнее пригляделся к дверям. Все было спокойно, стояла совершенная тишина, и только чуть подвывал ветер, гулявший между обглоданных остовов зданий. Отряд ушел довольно давно, его с собой не взяли, приказали остаться и сторожить, а если что – спускаться на станцию и предупредить о случившемся.
Время шло медленно, он считал его шагами, который делал вокруг основания памятника – раз, два, три…
Это произошло, когда он дошел до ровно пятисот – топот и рычание раздалось сзади, из-за спины, прямо оттуда, куда нельзя было взглянуть. Что-то находилось совсем рядом, оно могло броситься на него в любой момент. Артем замер, прислушиваясь, потом бросился на землю и прижался к постаменту, держа автомат наготове.
Теперь оно было совсем рядом – видимо, с другой стороны памятника, было слышно его хриплое животное дыхание, и оно двигалось, приближаясь к Артему по периметру. Он попытался унять дрожь в руках и удерживать то место, откуда существо должно было появиться, под прицелом.
Но дыхание и звуки шагов неожиданно стали удаляться. А когда Артем выглянул из-за статуи, чтобы воспользоваться случаем и срезать неведомого противника очередью в спину, он тут же забыл и про него, и про все остальное в своей жизни.
Звезда на кремлевской башне была ясно видна даже отсюда. Сама башня оставалась лишь мутным силуэтом в неверном свете выглядывающей из-за облаков луны, но звезда выделялась на ее фоне четко, она приковывала к себе внимание всякого смотрящего на нее – по вполне понятной причине. Она сияла. Не веря своим глазам, он приник к полевому биноклю.
Сияла неистовым ярко-красным светом, освещая несколько метров пространства вокруг себя, и когда Артем присмотрелся получше, то заметил, что свечение было неровным – в гигантском рубине была словно заточена буря – и он озарялся сполохами, в нем что-то перетекало, бурлило, вспыхивало… Зрелище было потрясающей, невозможной для этого мира красоты, но с такого расстояния было видно невыносимо плохо. Надо было подойти поближе.
Закинув автомат за плечо, Артем бегом спустился по лестнице, проскочил растрескавшийся асфальт улицы, и остановился только на углу, откуда было видно уже всю кремлевскую стену… и башни. На каждой из них лучилась красная звезда. Еле переведя дыхание, Артем снова приник к окулярам. Все они полыхали тем же бурлящим неровным светом, и на них хотелось смотреть вечно.
Сосредоточившись на ближайшей, Артем все любовался ее фантастическими переливаниями, пока ему вдруг не почудилось, что он различает какую-то форму очертания чего-то, что движется внутри, под поверхностью кристаллов.
Чтобы лучше разглядеть странные контуры, ему пришлось подойти чуть ближе. Забыв обо всех опасностях, он остановился посреди открытого пространства, и не отрывался уже от бинокля, стараясь понять, что же ему удалось увидеть.
Демоны-повелители, вспомнил он наконец. Маршалы армии бесов, призванных на защиту Советского государства. Страна, да и весь мир уже распались на куски, но пентаграммы на кремлевских башнях оставались нетронутыми, и давно мертвы были правители, заключившие договор с демонами, и некому было вернуть им свободу. Некому? А как же он?
Надо найти ворота, подумал он. Надо найти вход…
– Вставай, тебе уже идти скоро! – растолкал его Данила.
Артем зевнул и протер глаза. Ему только что снилось что-то невероятно интересное, но сон мгновенно улетучился, и вспомнить, что же он видел, не удавалось. Оставалось вставать. За окном уже было светло, и слышно было, как подметают станцию, весело переругиваясь, уборщицы.
Предыдущая страница 8 Следующая страница
|
